Джек улыбается, размахивает руками, говорит слишком громко и разливается по сердцу первоклассным цветочным медом, склеивая пальцы и оставляя сладость на языке.
А Освальд все ищет, ищет, ищет непривычный запах, и горечь во вкусе, и какие-то улики, и не понимает, почему отравление дегтем отдается болью именно в сердце.
Руки
Только руки и видно, потому что хороший слуга в глаза госпоже не смотрит. Но и их достаточно - таких ласковых, мягких и теплых, что Кевин - нет, теперь уже Зарксис - улыбается, прикасаясь губами к перстню.
И Шелли улыбается тоже.
Чулки - полубаловство.
Алиса кружится по залу вдохновенно, ярко и завораживающе: Оз удивленно смотрит в девичьи глаза, Шерон хихикает в скрытом восхищении и даже Юра в кои-то веки задерживает взгляд не на Безариусе... Черный кролик же только морщит нос и неуютно зажимает плечи: танцевать в спустившихся едва ли не до колен чулках ужасно неудобно.
Хотя, все же, удобнее, чем с подвязками.
Шоколадная лягушка (Хогвартс-АУ)
Ада зачарованно смотрит, широко распахнув глаза, как у брата трепещет, бьется, скачет под рубашкой грудь, и волнуется - сам-то брат только хихикает, подскакивает и шепчет в самое ухо с дьявольской усмешкой:
- Закрой глаза, открой рот~
На языке чувствуется что-то шоколадно-сладкое, и девочка открывает глаза - в руке у Оза бьется темная-темная живая лягушка без левой задней лапы.
Поле Леви думает, что ему снится Лейси. Снится такой, какой была в первый день их встречи: в легком белом платье и грязи. Снится и тащит его за руки во сне, ведет куда-то.
Освальду кажется, что во снах у него пустота - та же, что и в глазах. А может их и вовсе нет - ни снов, ни глаз, ни чувств, ни его самого нет - Освальд понять не может, и потому всегда немного хмурится.
Лейси искренне считает, что свои ночи он проводит в Бездне, пусть это и только сны. Как же иначе, что же иначе может сниться человеку, который так просто выскальзывает за рамки, вылезает за поля в книге жизни и рисует на них свои витиеватые узоры, схемы часовых механизмов да окрыленные надеждой сердца?
А Джеку самому снится поле. Бескрайнее, широкое поле алой гвоздики, и ноготков, и миндаля, и даже веточки репейника где-то попадаются, и Джек тонет в этой бесконечной цветности - а оказывается, что тонет в глазах Лейси.
Джек потом ворочается и тяжело, долго отходит ото сна, не понимая - плохой этот сон или хороший.
Леви, как всегда, ближе всех к разгадке.
Поцелуй в ухо "Эксперимент" - с непринужденной улыбкой бросает Леви, и Лейси удивленно оборачивается в его сторону: он не заводил разговора об этом уже лет десять.
"Бездна" - мелькает среди его болтовни, и девушка зажимает в кулачок бархат с юбки, пытаясь слушать внимательнее.
"Ребенок..." - Глен говорит что-то еще, но Лейси почти не слушает, потому что он делает несколько шагов по старинному ковру и затихает где-то совсем рядом, за спиной. И кажется, что вот опустит он ей руки на плечи - и весь их ребяческий эксперимент канет в Бездну вместе с ними.
Но Леви лишь вздыхает с тихим смешком, задевает бинтами девичью руку и целует в ухо.
"Спасибо" - весело шепчет он.
Обьятия Она никогда не пыталась даже представить, как это будет - оно и к лучшему, наверное. Ей никогда не приходило в голову, что прощальные объятья с братом окажутся такими вялыми и ненужными, что стоять на коленях посреди зала будет так холодно и, уж тем более, что ей придется его торопить.
- Давай покончим с этим поскорее, - она хочет улыбаться. И падает, тоже в объятья, но уже неожиданно крепкие: Бездна любит Лейси. Бездна обволакивает, укутывает, обнимает обрывками цепей.
И разрывает на куски.
Касание - А ты, всё таки, странный парень, - весело вещают спина и белесая копна волос Глена, идущего впереди.
Джек улыбается - неловко, почти с извинениями в уголках растянутых губ.
- Но Лейси-то у нас тоже непростая девица! - Из-за пушистой шевелюры в повороте три-четверти появляется острый нос, и Глен разводит руки в стороны в широком жесте (настолько широком, сколько его помещается на узкой лесенке).
Джек кивает: он-то знает, он-то помнит.
- Ты её не трогай, идет? - Баскервилль резко останавливается и Джек почти ударяется носом в затылок, но полупрозрачное "хорошо" само слетает с губ - и Глен распахивает тяжелую, оббитую металлом дверь.
- Эй, к тебе гости, милая, - веселый голос, раскатываясь по комнате, натыкается на пустоту: когда Лейси могли удержать оббитые металлом двери?..
Но Джек приходит еще, и еще, и еще. И Лейси тяжко-сложно понять, чего он от неё хочет: никогда ничего не просит, никогда ни на что не жалуется, никогда даже не прикоснется... хотя в последнем она и сама не уверена.
Просто у неё никогда не получается засвидетельствовать его касание.
Он кружит вокруг её тела призраком, роем надоедливых мотыльков; случайно цепляет рукав-подол-рукав-пояс-волосы, а обернешься - уже и нет его, и золотистые мотыльки переплетаются в невинной улыбке, и неуверенное "Лейси?" виснет между ними дамокловым мечом.
И так хочется, так хочется отрубить золотоволосому хотя бы руку, хотя бы палец, если уж порвать его цепью на светящиеся кусочки нельзя.
Неуверенность, неопределенность, недосказанность - приставка "не" ранит Лейси сильнее даже, чем прямое жесткое "ложь" или притворно гладкое "правда"; расцарапывает коготками запястья да ключицы, посыпает царапины солью.
И она бы, кажется, готова определить всё сама - вскарабкавшись на свой стул (на чужие колени), уставившись на своё отражение в чужих глазах и зацепившись пальцами за теплый, даже горячий, затылок...
Но Леви ревностно следит за выполнением своих просьб.
- Ну-ну-ну, и что это здесь такое?
Лейси дергает плечиком и спускается. Не отвечать же ему, и вправду - "это здесь такое прикосновение".